Борьке не удалось уговорить и четвертого знакомца. У ворот Троицкого кладбища похоронная процессия: машины, люди. Возле одной из машин я увидел Зава Ритуальным домом, моего Не-Мишу. Он стоял возле распорядителя похоронами и, судя по вольно отставленной ноге и улыбке, заполучил выгодный заказ.

  

Могилка отца теперь приметна: слева фамильный, открытого типа склеп Рябцевых и старинный чёрномраморный крест какого то попечителя Шуйской Мужской гимназии; справа - сломленное дерево.

- Вот, Боря, что надо сделать, - на могилке отца я показал Борьке, что предстоит. - Ещё раз спрашиваю: сможешь?

- Лист нержавейки вырублю. А что? Гравёр знакомый и художник сделают. Корытце сам смастерю - ведро цемента завсегда выпросить у строителей можно. Оградку приподниму, укреплю, покрашу. А что?

- Да, ничего. Мне нужно, чтоб по совести и по чести - не халтурно, - говорю я. - Снимай пластину с памятника, посмотрим, из чего она.

  

Борис быстренько и без особых усилий снял пластину. Это была нержавейка. Как, кто и когда мог такую поставить отцу? Наверное, наш главный хранитель - покойный теперь Вася.

- Катя, смотри! Буквы-то выгравированы. Лаком была покрыта, лак стерся от времени, а светлые буквы на светлом фоне не видны. Так, Боря одна работа отпадает - не надо гравёра. Отдашь художнику, чтобы нанес в два-три слоя чёрным лаком, и буквы засветятся.

- Отдам художнику Юрке, прекрасный мастер. А что?

- Ну, значит, всё, - говорю я, заметив открытое нетерпение Борьки. - Насчет цены хочешь договориться? Сказал, не обижу, останешься доволен. Одно и главное условие: чтобы сегодня же, в один световой день, всё было сделано. Приеду я из Палеха вечером - проверю. Скажи, где тебя найти - рассчитаюсь. Борька молчит и что-то мнется.

- Может, нужен аванс, угадал? - говорю я.

- Не мешало бы. А что?

- Сколько тебе? Десятки хватит? Краска, кисти есть?

- Куплю, выпрошу, а то - и украду. А что?

- Ну, смотри, Борис, чтоб по-честному, - наказываю я, и мы расстаёмся. Борька с инструментами и пластиной в руках подался в город искать помощников. Много-мало, а верная десятка в руках, можно развернуться.

Сколько бы раз я ни проходил по Костромской улице, не могу отделаться от мысли, что я вовсе не седой старик, приехавший издалека и разглядывающий эти старенькие, мило прижавшиеся друг к другу дома - мемориал старой Руси, а вихрастый мальчишка. И хотя старорежимные камни мостовой давно скрыты под чёрным асфальтом, всё равно я трясусь в деревенской телеге на глазах тысяч окон. И длиннотелая, гнедая, с мощными грудными мышцами кобыла Расправа вывозит меня из землисто-мягкого Пановского тракта на каменисто-жёсткий и грохочущий городской тракт - путь в новую незнакомую жизнь.