- Не скучно на пенсии? - говорю я по дороге в Культовую мастерскую. - Вы, ведь были директором школы, если мне память не изменяет?

- Одно время работал и в строительном тресте, здесь у нас, - повествовал Рябцев. - Не пошло с начальством. Собственно, я числился только мастером, а работал-то секретарем парторганизации треста.

- Значит, изменили своему делу педагогики, вы же обществовед, как я помню? В строители подались.

- Я же по образованию, по первому образованию, техник-строитель. Университет я закончил заочно и после войны. А сначала закончил техникум.

  

Хорошо, что недалеко было идти, и мы так и не смогли обстоятельно поговорить. Да и вдруг у меня отпала всякая охота знать жизнь этого человека. Ну, зачем она мне? Через неделю я наверняка забуду о Борисе Рябцеве. Он не спрашивает про меня, зачем мне выспрашивать про него?

К тому же шли мы знаменитым Васильевским трактом, памятной мне дорогой, на восток в сторону моего Панова. Десятки, а может, всю сотню раз я на лошади въезжал по ней в Шую. Слева лежал на бугре обгороженный серой тесовой оградой Кожевенно-мыловаренный завод, и от него тянуло кислятиной кожевенного производства, падалью мыловаренного. А впереди манили первые электрические фонари начинающегося города.

  

Это не Горкомхоз.

Обыкновенный деревянный дом крестовой рубки. На углу прибита вывеска. На мраморной плите написано: "Контора ритуальных услуг". Двор большой, открытый, заставлен мраморными плитами с надписями. Тут же во дворе, на отгороженном месте работала бетономешалка, камнедробилка, формовались надгробные стелы.

На деревянном крыльце стояли какие-то люди. Время было на исходе рабочего дня, и я спешил застать нужных мне людей и с ними договориться.

В дверях на входе стоял в вольной позе какой-то средних лет дядька, при галстуке; круглилось брюшко, явно начальническое. Поза Брюшка была явно загораживающая. Я шагнул, было, мимо. Брюшко остановил меня вопросом:

- А вам - кого?

- Да вот хотел бы договориться, - изложил я свои незадачи.

- Надписи на памятниках не делаем, - сказал Брюшко, он явно здесь был самым главным.

  

- Надписи на памятниках не делаем, - сказал Брюшко, он явно здесь был самым главным. Я смотрю в его лицо с тонкими чертами, и моя настроенность на скорую встречу с деревней рисует мне, хоть кричи криком и кидайся обниматься, двоюродного брата Мишу Трусова, сына трагически погибшей тетки Александры из Смышлятских Зимёнок. Тот же мило скуластый абрис лица, тонкий и длинный, с характерной горбинкой нос, чисто басовское, дядилёшинское, стремительное и зоркое во взгляде голубых прищуренных глаз. Если бы не Время... Миша, если он жив сейчас, по возрасту равен нашему Аркадию, то есть - за семьдесят лет. Не он. Этому лет полсотни, может, чуть поменьше. Сын? Возможно. Спросить?