Она, не слыша моих извинений, продолжала, как в бреду. Чёрные волосы волнами на плечах, чёрные глаза оттаяли, без мрачноватой замороженности. Руки гладят одна другую, будто успокаивая боль.

- Знаю. Вы все, дядья Басовы против меня... за своего брата, - проговорила она. - Ну, не об этом хочу сказать. О Чеснокове. Может, поженись мы сейчас только, не было бы никаких разводов. Но тогда... в обстановке постоянных скандалов с пьяным отцом... я должна была защитить мать, - продолжала она, понижая голос до страстного полушепота и нагибая все ниже и ниже голову. - Кто за нее заступится? Был бы у меня брат... Ну, как вы когда-то в деревне, все за свою мать - в защиту. У нас не было такого мужчины. Пришлось им стать... мне. Да, мне, женщине. И встретить весь шквал матов и сквернословий... А Чесноков… он очень хороший человек... для себя. Он - умный, я - дура. Он выдержанный, я неврастеничка. Он не заступился за женщин перед тестем. Да, он слаб. Помните, на похоронах мы сказали, что у него не всё в порядке с головой?

Я подтвердил кивком головы, она продолжала, и голос её твердел по-мужски.

- У него всё предусмотрено. И он своего добился: отец, умирая, меня лишил всего своего имущества, причитающегося мне по закону. Да вы же помните, что было написано в его блокнотике, какое завещание. Дочери - ничего, зятю - всё.

  

Не знал, что мои слова вызовут такую бурю признаний. Никогда, сколько я знал Эмму, у нас с ней, насколько я помню, не было таких разговоров или подобных. Да и трудно было расшевелить эту неприступную, вечно "злую", и чем-то "обиженную" племянницу. Она, как будто того и добивалась, чтобы её все ненавидели. Возможно, откройся она однажды своему отцу вот так, как сейчас, раскрылась мне, их отношения изменились бы. А то сошлись отец с дочерью один другого упрямее, и кто кого переборет.

Слова упрека брошены и мне, как одному из "дядьёв", защитников её отца. Можно было бы возразить - и аргументировано, но правильнее было промолчать.

Хотел спросить, почему мраморный обелиск-надгробие поставила одна Наташа, и как они теперь живут две сестры?

Вопрос тоже из острых, я предполагал наличие не-дружбы, а может быть, даже и вражды, и поэтому не задал его.

  

Я постарался переменить тему, заговорил о себе, своей гатчинской жизни. И Эмма оживилась. А я был поражен, узнав, что она филолог, окончила университет.

- А кем работаешь? - опять сорвался я на личное. Но иначе не получалось.

- Работаю лаборантом в химлаборатории. Мне позволено приходить с опозданиями, и даже работать полдня. Работала я в библиотеке, но там работа утомительная, нервная - ушла. А вы, что же, всё пишете, да?

- Вот именно "я всё пишу", дорогая племянница, - рассмеялся я. - Написал много, о войне конечно, и о послевойне. Не печатаюсь. Не умею доводить произведения до кондиции.