- Вы на Татьяну не обижайтесь, - начала Скрипитько. - Она много сделала для утверждения подполья. Мы с ней столько ездили, разговаривали, писали, добивались…

Слова прямо лились из её уст, как если бы открылись шлюзы, до того запертые, и вода устремилась вниз с рёвом, бурля и пенясь.

- В сорок девятом году все документы в обкоме были уничтожены, - сообщила она поразившую меня новость.

- Как уничтожены?! - воскликнул я. - Они, как мне сообщала Таня, лежали там без движения.

- Уничтожены! - с ударением и наставительно проговорила Скрипитько.

В её словах были категоричность и уверенность. Она замолчала, желая увидеть, какое впечатление произвели её слова.

- Тогда секретарём обкома партии был Яценко. По его указанию и уничтожили.

- А зачем? - спросил я недоумённо.

- Я с ними воюю второе десятилетие. В войну я была связной с партизанскими отрядами. Утверждена на бюро Обкома. Столько перенесла! - напористо говорила Скрипитько.

А я вспоминал слова из писем Татьяны, все эти "утверждён", "нас затирали", "мы столько пережили", в которых чувствовалась какая-то озлобленность.

- Это невозможно забыть, - продолжала Скрипитько. - А Яценко всё дело прикрыл. Это именно он принимал у нас отчёты в 43-м году. Его оставили руководить подпольем, а он прятался от немцев. И - надо же - теперь попытался заполучить звание "героя". Хорошо, мы вовремя узнали да написали в ЦК. Не вышло у него стать "героем". Тогда он себе пробил персональную пенсию. Мы снова написали в ЦК, лишили его пенсии. А мне положили пенсию в 63 рубля и отправили на покой. Я перед войной была секретарём райкома комсомола. Меня связной на Обкоме утверждали. Я их тут всех знаю: кто чем дышит. Вот вы завтра пойдёте в Партархив к Емцу, увидите, что это за человек! Он и разговаривать-то по-человечески не хочет: "Зачем вы пишете в ЦК?" А вот пишу, правды добиваюсь! Правда - она одна для всех. Двадцать лет наше партизанское подполье затирали!

Словарь Татьяны был и словарём Скрипитько. Наверное, Таня вот так же, брызжа слюной, обвиняла всех в неправде. Странно мне было, почему Скрипитько ничего не говорила о Татьяне Иосифовне.

- Но почему, почему кому-то надо было затирать подполье? - настаивал я, желая понять до конца этих товарищей, в прошлом моих друзей по "общей борьбе в годы оккупации". - Личная неприязнь Яценко? Но ведь он не вечный секретарь, а переизбираемый? А другие? Сколько их было с 1949 года? Они, что, тоже тормозили и затирали?

Скрипитько ответила не сразу. Собралась с мыслями, взвесила, можно ли, и "ударила тяжёлой артиллерией.

- Что там таить! - заявила она. - Генеральная линия была такая. Сталин считал всех украинцев предателями и - ещё война не закончилась - хотел их выселить, как чеченцев и крымских татар!

- Не может быть, чтобы Сталин, мудрый руководитель, был настолько глуп, чтобы не понимать… - начал я, но меня прервали.