Через всё наше существование в оккупации красной нитью проходит моя симпатия к нему. И после войны я готов был ему помочь.

Я припомнил, что в начале пятидесятых годов, ещё до того как Дмитрий Алексеевич вышел на пенсию, у него были нелады с работой. Работал он в районе по созданию прудов для рыбозаводов. Что-то там случилось, и он долгое время был без работы. Я приглашал его к себе, в Красноуральск, даже говорил о нём с директором завода, и тот не возражал: "Пускай приезжает, а там посмотрим".

Раевский на моё приглашение не ответил и вообще писать перестал. Только в 60-е годы мы возобновили переписку. И снова я его пригласил, на этот раз в Качканар на строительство горно-обогатительного комбината. И снова Раевский не приехал, не хотел бросать дом.

  

И теперь вот я хочу понять нечто, совершенно не укладывающееся в моей голове.

Все мы далеки от совершенства, но, как я понимаю, стремимся к нему, борясь, в первую очередь с самим собой. И поэтому к своим друзьям-товарищам подходишь так же строго, как к самому себе. И стараешься отыскать в них главные для тебя качества: чистоту и честность в отношении к миру, нас окружающему.

Эти качества не должны исчезать с возрастом. Нельзя сказать: "он был такой, а стал другой". Да какой был, такой и сейчас. Совершенно перемениться невозможно. Основные качества характера человека неизменны. Конечно, они могут быть затушёваны переживаниями и испытаниями, выпавшими на его долю, но старый друг всегда увидит их и под толстым слоем лет.

  

У ушедшего на "заслуженный отдых много, до ужаса много, свободного времени. И - хочешь ты этого или не хочешь - перед тобой встанет неумолимые вопросы: "Как ты прожил жизнь? К чему ты пришёл? Кто ты сейчас?"

Начнёшь отвечать, и тут же появится множество других вопросов: "Почему…? Почему ты тогда поступил вот так, а не иначе? Почему…? Они, эти вопросы, тревожат твою совесть. Грехи - и здесь это церковное слово уместно - не дают доживать спокойно. Давая объективную - насколько это возможно - оценку своим поступкам, человек определяет свой вес в этом мире. Этот процесс происходит в каждом человеке: у одних - зримо и рельефно, у других - едва различимо. И надо дать себе свободу высказаться и выразить себя. Кто-то это делает с пером в руке, другие - рассказами, почти исповедью перед другими людьми, третьи - в самоуглублении, в отшельничестве. И когда человек казнит себя в потёмках одиночества, это страшно.

Страдал ли Дмитрий Алексеевич, испытывал ли он такие муки? Судя по его замкнутости и неулыбчивости - да, страдал. В чём и перед кем был он виноват? Но и я хорош! Дмитрию Алексеевичу 77 лет, он старик, а я предъявляю к нему требования как к 46-летнему, полному сил, жизнерадостному человеку, каким он был, когда мы познакомились.

  

Мы шли к нему, на Чапаева-5. Не знаю, как он, а я шёл, как на эшафот. Эта бывшая ямщицкая в качестве квартиры говорила о том, что Дмитрий Сергеевич осознанно опустился почти на дно жизни в своей внутренней запутанности. Он, казалось мне, мучительно сгорал на огне своей совести. И я видел сероватый пепел в его глазах.