Утром я долго лежал в постели, чтобы дать возможность хозяевам встать и одеться. И снова, как вчера, ругнул себя за то, что стеснил Раевских.

Александра Пантелеймоновна накинула цветной халатик и пошла на кухню. Я вскочил и начал одеваться. Я надевал свой протез, а Дмитрий Алексеевич возился с бандажом. Кила у него. Потом он вынул склянку с каплями, стал закапывать что-то себе в глаза.

- Что это у тебя? - спросил я.

- Лечусь. Катаракта, - ровно и лаконично пояснил он. - Я ведь левым глазом ничего не вижу. Ты вчера пришёл, и если бы не назвался, я бы тебя не узнал. Видел только расплывчатое пятно вместо лица.

  

На столе лежала вчерашняя коробка с документами. Она была раскрыта. Я увидел там медаль с новенькой ленточкой, взял в руки. Это была медаль "За боевые заслуги".

- Твоя? - удивился я.

- Моя.

- За что?

- За подполье. А ты разве не получил?

- Нет.

- Получишь. Твоя, наверное, в горкоме лежит, дожидается.

  

Раевский показал мне и орденскую книжку.

- Почему написано: "Раевскому-Николаеву"? У тебя, что, двойная фамилия? - я был очень удивлён. - Одна - от отца, другая - от матери?

- Нет, одна - по отцу, другая - по деду.

- Ты и по паспорту Раевский-Николаев?

- И по паспорту.

  

Мне стало до некоторой степени стыдно. Четвёртый десяток лет знаком с этим человеком, и до сих не знал, какая у него фамилия. А он не удосужился мне сказать. Ни разу! Сколько раз я писал ему письма на фамилию Раевский, сколько раз рассказывал о нём другим, писал в своих отчётах в районный и областной комитеты партии, и он меня ни разу не поправил. Не сказал, что он - не просто Раевский, а Раевский-Николаев. Почему? Почему?

  

Видно, Раевский понял моё состояние по моему молчанию, потому что он пустился в объяснения.

- Я ведь пензенский. В деревне нашей у каждого была двойная фамилия: одна по семье, а другая по деду. Нас все кликали "Николаевы мальчишки". А писались Раевские-Николаевы.

  

Удивился я ещё больше. У нас, во Владимирской губернии звали детишек тоже по деду. Но прозвище это нигде не значилось, это я твёрдо знал. Как это у Раевского получилось, я не понимал.

  

Вошла с чаем Александра Пантелеймоновна. Она была неприязненно молчалива. Я не мог смотреть ей в глаза. Ну, что я с собой могу поделать, если не переношу женщин с косящим взглядом? Знаю, что глаза - это ещё не сама душа, хотя и существует поговорка "Глаза - зеркало души". Я опасаюсь и очень красивых, и очень косоглазых. Имею печальный опыт встреч с теми и другими. Так и видится мне сквозь тридцатилетнюю дымку старуха косоглазая Кушпелиха из партизанской Петривки и предавшая меня в селе Западня красавица Федосья.