Тогда я ей стал расписывать свои фронтовые похождения, побег из плена, партизанские дела. И … удивил её. Да она просто была в восторженном ошеломлении.

- Надо на вас писателя как-нибудь натравить! Сказала Алла Ивановна.

  

Время шло, шампанское кончилось. А я распалился. Пошёл ещё за шампанским.

Алла Ивановна взялась за свою сумочку:

- Я сегодня аванс получила, могу заплатить.

- Зачем же…

  

Заплатил ещё два рубля. Плакал мой бюджет!

  

Я снова хвастался чем-то, отпивая шампанское по глоточку. Потом опомнился:

- Я что-то всё про себя, да про себя. Расхвастался. Расскажите и вы про себя что-нибудь.

- Одинокая. Работаю на Кировском начальником лаборатории, - просто сказала она. - Кончала Техноложку, потом ещё Институт повышения квалификации.

  

И снова шампанское меня несло, невозможно было удержаться и не переключить разговор на себя.

- А я чуть, было, не устроился на ваш Кировский завод!

  

И полился мой рассказ: как приехал я в Ленинград с Урала, как ходил по райкомам партии, как добивался, чтобы меня взяли на работу в какой-нибудь строительный трест.

  

- А вы, оказывается, смелый, - подогревала мою болтливость Алла Ивановна.

Но тут я снова опомнился.

- У вас на Кировском теперь "Объединение"? - спросил я.

Алла Ивановна ухватилась за ниточку разговора: ей тоже хотелось поболтать.

- У нас такое творится, сам чёрт не разберёт! Был завод, был директор - Герой соцтруда, кавалер множества наград, лауреат, доктор наук - шло дело. Нет, надо было кому-то продвинуть в директора своего. Этого сняли, прислали нового. Был просто директор, а этот новый стал генеральным директором, а при нём ещё семь директоров. Так раздули штаты! А цехов-то больше не стало. Вот и получается, что одним цехом могут три директора командовать, Неразбериха - вавилонское столпотворение. А рабочих остро не хватает! Я своих инженеров, молодых специалистов, и не вижу. Всех директор отправил на производство, на затыкание дырок. Теперь они рабочие!

Алла Ивановна говорила с подъёмом, со злым надрывом. Она открыто смеялась над неумелостью руководителей, над порядками, над зашедшими в тупик горе-организаторами. Лицо её горело, глаза засветились и ожили. Слова так и рвались из неё. Куда исчезли осторожное прощупывание, сухость и холодность!

Эта женщина многое видит, многое знает и на всё имеет своё мнение, и мнение это явно отрицательное.

  

- Только ведь говорить-то об этом нельзя! - продолжала она. - Это только призывают развивать критику и самокритику, а попробуй покритиковать кого-нибудь из начальства. Тебе это припомнят! Все молчат. Посмотрите, что у нас за профсоюзные собрания! Ни одного живого слова, говорят по написанному, глаза - в бумажку, и - пошёл нести околесицу!