Главное, что меня поразило, была эта коммунальная квартира с коридором-щелью, полутёмным и заставленным сундуками, сумками так, что негде и пройти. И этот высокий потолок при общей сумрачности… И эти комнатушки-боксы, в которых коротают жизнь люди. Что это такое? Кто тут живёт? Отчаявшиеся люди, не рассчитывающие больше ни на какое улучшение? Одинокие женщины, не знающие утех и завидующие соседкам, которым выпадает минутка сорвать поцелуй с губ случайного любовника? Не эта ли обстановка сумрака и тесноты при материальном недостатке плодит сожительниц, любовниц, пока они смазливы и не совсем опустились?

Света бы им побольше! Света и воздуха! Тогда, возможно, и в них зародилась бы искра желания жить по-настоящему, чего-то добиться. И когда же расселят эти дома коммунального пользования с респектабельными фасадами? Через год? Через десять лет? Или никогда?!

  

"Кафе" постепенно заполнялось длинноволосыми юношами со спутницами, настолько одинаково одетыми, что их трудно было отличить одну от другой.

А Аллы Ивановны всё не было.

Уж не думает ли она, что я стану ей заменой уехавшего Мансурова? Просчитается.

  

И вспомнилось мне давнишнее знакомство на теплоходе "Россия" в 1957 году со старшим лейтенантом, ехавшим на курорт из далёкой Монголии, с реки Халхин-Гол, известной по сражению с японцами в 1939 году.

Мы с ним сидели в ресторане и выпивали. Он провозгласил такой тост: "За тех, кто в море, за тех, кто терпит горе на Халхин-Голе". Я его и спросил, что это означает. И он рассказывал, как там живут вдовы командиров, погибших в бою с самураями.

У озера Хари двадцать лет живут в землянках и не могут оттуда выехать вдовы командиров. Они, чтобы хоть как-то прожить, принимают у себя солдат. Какой это стыд для нашей страны! Для министра обороны, чёрт бы его побрал! Для всей нашей общественности, кричащей: "Никто не забыт, ничто не забыто!"

Может, они и по сей день там живут вблизи солдат, сожительствуют с ними, утоляя солдатскую охотку, и тем живы! А мы ещё обвиняем таких женщин во всех смертных грехах!

  

Алла Ивановна вошла, непринуждённо присела за столик, сняла шапочку и перчатки, вынула блокнот и ручку. В полусумраке лестничной клетки я не разглядел её как следует и теперь восполнял впечатление.

- Где Мансуров? Уехал? - сразу же спросил я.

Этот вопрос был для меня самым главным. Если уехал, то нечего нам было продолжать разговор.

- Сейчас расскажу по порядку. Мы вас несколько дней искали. А раньше он приезжал ещё в феврале 72-го года и тоже долго вас искал.

Я понимал, что она тянет с ответом, потому что хочет задержаться здесь подольше, и что Мансурова в Ленинграде нет.

- Он когда уехал? - переспросил я.

- Двенадцатого он уехал.

- А приехал когда?