В большой комнате нового домоуправлении собралось партбюро.

Комната просторна и высока, не в пример старому зданию домоуправления и нашему полуподвалу. Три ряда жиденьких стульев, стол под кумачом, круглая печь дровяного отопления. От печи исходит тепло. Шкафы, заваленные сверху каким-то барахлом: рулонами бумаги, поломанными бухгалтерскими счётами, толстыми "гроссбуховскими" папками.

За двумя уютными окнами давно уже темно. Электрическая люстра в три рожка льёт потоки белого света.

За маленьким столиком присела Позднякова (забыл её имя-отчество) и заводит карточки на детскую библиотеку при домоуправлении.

На стульях, поодаль от председательского красного стола, расселись - всяк в своей удобной позе - члены партбюро: Каганская в новомодной синтетической шубке, светло-коричневой с продольными белыми полосами; Марья Саввична в своей старенькой шубе с облезшим, вытертым лисьим воротником; Данилкина, бывший домуправ, а теперь просто член партбюро; Алпатов, черноголовый модник-пенсионер приглаживает свои бакенбарды; Игнатьев, низенький тихоня в мятом костюме и модной цветастой рубашке без галстука; Ершов, наш парткомовский "чекист", седой и полный, с широко расставленными рачьими глазами; Володина - профорг домоуправления, женщина мощная, грудастая и на редкость сдержанная; Селезнёва - кассир партбюро, приятная, с морщинистым, как запеченное яблоко, лицом; Кудимов, толстый и важничающий; Михаил Иванович Лямцев - наш фюрерок, плешивенький и ехидненький; Сергей Николаевич Бодров - наш "генсек".

  

И отдельно на стуле сидит незнакомая женщина средних лет: замшевые сапожки, короткая - по колени - темная юбка, красная кофта, на плечах серый пуховый платок. Сидит она в непрнуждённой позе, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. На мраморно белом - точно маска - нездоровом лице изредка подёргивается уголок рта - нервный тик. Но держится она прямо, независимо и даже с едва уловимым вызовом.

  

На стене, оклеенной шпалерами, висит новогодняя стенгазета с белоснежной ёлкой, Дедом Морозом и заметками вместо игрушек.

  

- Что же… все тут сидят? - начал Бодров с вопроса.

- А где же нам сидеть? - вопросом же ответила Каганская.

  

Приоткрыла толстогубый рот, и стал виден ряд белейших зубов протеза. Лицо у Каганской овальное, глаза навыкате, и во всё лицо - широкий туповатый нос.

  

- Члены партбюро должны сидеть отдельно, за столом, - наставительно произнёс Бодров.

  

Он сегодня какой-то возбуждённый, всё ходит по комнате взад-вперёд, что-то обдумывает.

  

- Повестка заседания, - объявляет Бодров, - такова: первый вопрос - персональное дело; второй - подготовка к партийному собранию; третий - информация товарища Игнатьева о работе комиссии.

  

Бодров говорил подчёркнуто скупо, сухо и до предела выдержанно. Какой всё-таки у него нездоровый вид; кожа сухая, восково-шафрановая, как у мертвеца.

  

- Возражений у членов бюро нет? - спросил он.

Молчание в ответ.