Спал сегодня очень плохо. Проснулся в три часа, и никак не мог заставить себя смежить глаза. Взялся за Куприна, раскрыл 8-й том, который начал читать перед сном, но и Куприн с его марсельской богиней Марией не успокоили меня.

Под утро заснул, проснулся только в 8 часов и, конечно же, с головной болью и полностью неспособным к серьёзному труду за пишущей машинкой. Может, меня утомили производственные главы моего "Пятого перевала", потому что я раздумывал над своим неустойчивым положением.

Я пишу сейчас вторую книгу трилогии, она обещает быть раза в полтора больше, чем первая. А в первой, которую я назвал "Дача в Конезях" около 390 страниц.

Но, скорее всего, не роман так утомил меня, и не то, что я насильно заставляю себя по утрам садиться за пишущую машинку и печатать, меня утомляют мои семейные разваливающиеся отношения.

  

Сколько раз я проклинал себя за то, что семь лет тому назад, пьяный, я признался жене, что я ей неверен. И вот после возвращения с Севера, она четыре года ест меня поедом. И зачем только я сюда приехал?!

Невыразимо устал: не жизнь - сплошная пытка. Каждый день, на каждом шагу она старается подчеркнуть свою обиду, заставляет меня чувствовать зависимость от неё. Пуговица оторвалась, надо её просить, иначе так и будешь ходить. Смялись - по полгода неглаженые - брюки, не замечает. Налить воды в таз, чтобы перед сном помыть ноги, - всё проси. А собрать поесть… не попроси, до вечера не соберёт на стол. Да и в сотнях других бытовых мелочей! А то хлеб мне положит чёрный, который я из-за гастрита есть не могу, и уж кто-кто, а она об этом знает!

  

Только что пришёл с обеда, обедал в столовой возле почты. За обед заплатил рубль тридцать. Хлеб был чёрствый - ломтики белого батона. Поел нормально.

И ем я теперь отдельно, и всё - отдельно.

В холодильнике одна полка "моя". На ней: две бутылки молока, трёхлитровая банка солёных огурцов, банка консервов, творог, селёдка в газете.

В болгарской сумке теперь хранится мой хлеб, под столом - банка рябинового варенья и банка сахарного песку, на краешке кухонного стола моя посуда. Вот и всё моё несложное холостяцкое хозяйство.

  

Живём мы врозь материально, а духовно всегда жили каждый сам по себе. От брачного союза остались только дети, да теперь и их для меня нет.

Мы не только не разговариваем, но и стараемся не встречаться: она увидит, что я направляюсь на кухню, сразу уходит в детскую. Я, встретив её в узком коридоре, поворачиваю назад.

  

В квартире по-прежнему: неприязненное молчание жены.

Я начинаю её ненавидеть, как ненавидит она меня.

Конец предугадать нетрудно: развод и разъезд в разные квартиры. Дело только за тем, кто первый скажет об этом, у кого первого не выдержат нервы.