Надежда была ещё на медкомиссию, может, забракует. Нет, медкомиссия признала годным к строевой службе.

За день до нашей отправки было другое событие: уезжали на родину наши заводские немцы. Уезжали с русскими жёнами. Бруно, дружок Толи Глазкова, обрусевший немец, расставаясь, плакал. Народ не понимал этих слёз. "Русские немцы" ехали к Гитлеру.

- За жену с сыном, Сергей Иванович, не беспокойся, - говорил тятя Иван Алексеевич. - Сохраню и обороню, служи верно.

- Дом-от мы ей достроим, - сквозь слёзы говорила Елена Михайловна. - Огород вскопаем, картошкой засадим - голодные не будут.

Тятя Иван Алексеевич на своей "Махорке" гремел по мощёной Республике. Мама держала закутанного в одеяло Шурика. Мы с Катюшей пошли улицей Долгова, хотели побыть наедине, попрощаться. Когда-то по этой улице шли мы с ней в дом Афанасия Ивановича, целовались постоянно. Земля и небо, опрокинувшись, поменялись местами.

Оставалось нам пройти конец каменистой улицы и выйти к вокзалу. Шли тихо. Как знали, что никогда больше не придётся нам вместе идти по этой дороге.

На вокзале плач и пьяные песни, рвёт меха гармонист. Призывники прощались с жёнами и детьми, такие вот солдатики - сплошь женатые.

Подошёл пассажирский поезд, он стоял здесь три минуты. Все бросились в вагоны. Катюша подняла на руках Шурика, что-то кричала, за шумом я не разобрал.

Поезд тронулся. Уплывали вбок строения, вокзал, будка стрелочника, мост. Синели горные хребты Урала.

Прощай, Урал…

КОНЕЦ КНИГИ