Две ночи бродил по лесу, искал просвет. Потерял ориентир на Змиёв.

Вышел на опушку леса. Передо мной лежало обширное пустое поле, такое чистое и просторное… Увидел, и в голову полезли крестьянские мысли: почему оно не вспахано, не засеяно? Далеко, за полем, чернела кромка леса. Ничего подозрительного.

Как хорошо здесь! Благостная тишина… Вставало солнце за дальним лесом, тёплое, золотистое. Как я люблю эти восходы, в них зов будущего и надежда на лучшее. И не пришло ещё время оглядываться назад. И внутренний голос говорит, что мечты сбудутся, и всё самое лучшее впереди. И ничего, что тебе скоро 28 лет, и давно уж пора сбыться невероятным детским мечтам.

Однако судьба втягивала меня во всё новые и новые непредсказуемые коллизии, и как-то перестал выговариваться довоенный спасительный девиз: "Что ни хуже, то - лучше". Становилось всё хуже и хуже, и лучшее из этого ужаса никак не рождалось.

Я шёл осторожно, недоверчиво оглядывая дали. Чисто. Ничто не предупреждало меня об опасности: моя хвалёная интуиция молчала. Задумавшись, я не заметил, что ещё один шаг, и я свалился бы с обрыва в низину, на дне которой пряталось большое село. Дымили печные трубы на крышах домов, желтели осенние сады, ходили люди. Шла жизнь, обычная, спокойная мирная жизнь, будто бы не так уж и далеко, на востоке, не было никакой войны, и на полях сражений не лежали сотни убитых.

Я вернулся в лес, спрятал обрез в дуплистой берёзе и вернулся к краю котловины. Голод толкал меня вперёд. Надо идти в село и разузнать, где я. Если в селе полицаи, я успею скрыться в лесу.

Спускаюсь к крайней хате. За плетнём, возле хаты, возятся двое: молодая красивая женщина и девчонка лет восьми.

Подошёл я и сел на завалинку, тут же красавица подсела ко мне, заговорила: голос - сама доброта и сочувствие. Расспросила: кто я и куда иду. Как я удержался и не выложил ей всю мою одиссею? Сказал, что иду из плена домой, в Харьков. Был в Енакиевских лагерях военнопленных, отпустили.

По её словам, полицаев в селе не было. Само село зовётся "Западня".

- Неприятное название, - говорю я ей. - И зачем это люди спрятались на дне большого оврага?

В ответ - журчащий смешок.

Дала она мне кусок хлеба, я с жадностью его съел. Помутил мой разум кусок пахучего пшеничного хлеба! Забыл я всё, чему учила звериная жизнь.