В Бахчисарай пришли под вечер. Справа в свечах кипарисов прятался бахчисарайский дворец, а слева, на обширном косогоре - околюченный лагерь военнопленных. Многие тысячи - людской муравейник.

 

Мои преследователи, Власов и Коваленко, куда-то скрылись. А ко мне подошли политруки Саид Мамедов и Пётр Водченко. Надо же, живы и здоровы!

По колонне шныряли татары, парни в немецком мышином обмундировании с белыми нарукавными повязками полицаев.

- Продайте сапоги, - приставал один. - Дам табака и хлеба. Немцы обувь всё равно отберут … в фонд рейха.

- Вы кто такие будете? - интересовались из колонны.

- Татарская национальная армия.

- Что-то не слыхали про такую.

- Задумаешь бежать из плена - узнаешь.

Парней сменили мальчишки-татарчата. Эти подходили к пленному, вырывали у него какую-нибудь вещь и убегали.

Потом пришли татарские попы.

- Мусульмане есть среди вас? Не бойтесь, объявляйтесь мусульманами. Пленных мусульман немецкое командование отпускает по домам. Аллах велик! Он простит вам невольные прегрешения.

Ничего не добившись, уходили ругаясь: "У, русские собаки".

Сгущались сумерки, когда, наконец-то, нашу колонну подняли на ноги. Команда: построиться по четыре в ряд. Мы встали рядом: Мамедов, Водченко и я. Они помогли мне подняться. Колонна, однако ж, не двигалась. Кто-то ходил по колонне с фонарём. Так долго не светят, чтобы пересчитать людей. Так светят, чтобы внимательно вглядевшись в лица, опознать.

Дошли до нас, присветили и обошли.

- Пан, вот наш комиссар! - раздался голос Коваленка у меня за спиной. В нашем ряду все - политруки. Мы переглянулись. На кого из нас указывают?

- Это … меня, - шепнул я Мамедову.

Чья-то сильная рука схватила меня за ворот гимнастёрки, рванула. Лишившись опоры на товарищей, я упал и встать не смог.

Рядом с немцем надо мной стояли Коваленко и Власов.

- Ти есть комиссар? - спросил немец.

- Да, я - комиссар, - признался я и неотрывно смотрел на предателей.

- Ком! - крикнул немец и повёл меня в комендатуру. Коваленко с Власовым шли следом.