1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
Папа так много рассказывал нам о том, как плавят медь, о том, что выплавка меди - искусство, сродни приготовлению пищи, только ещё более сложный процесс, потому что суп, скажем, ты можешь попробовать и, таким образом, определить его готовность, а медь попробовать нельзя. Как уж медевары определяют, что процесс завершён, по каким косвенным признакам, никому, кроме них, не известно. Но по рассказам папы и по сказам Бажова я знала, что самое страшное, это допустить охлаждение печи, тогда металл прилипает к стенкам, и в печи образуется так называемый "козёл" - сгусток остывшего металла. Вытащить "козла" из печи неимоверно трудно, часто невозможно, приходится разрушать печь.
Так вот мне ужасно хотелось посмотреть на то, как варят медь. И однажды папа, созвонившись с цеховыми, чтобы узнать, когда закончится очередная плавка, сказал мне: "Собирайся. Пойдём в цех смотреть, как разливают медь".
На проходной завода папа сказал вахтёру: "Это моя дочь. Привел показывать метцех". Без лишних слов нам разрешили пройти через ворота, и мы направились к главному цеху завода, туда, где варили медь.
Пришли мы вовремя, медь уже была готова, и вот-вот её должны были начать разливать. Мне дали тёмные очки, иначе можно было ослепнуть, глядя на сияющие золотистые струи меди. Медь бежала по канавкам в полу тоненьким ручейком и наполняла изложницы.
Потом перешли к другой печи, там надо было слить шлак. По рельсовым путям мотовозик, пятясь, пригнал вагонетки, похожие на котлы, и в них начали сливать шлак из ковша. Вот это было зрелище! Из огромного ковша в вагонетку лилась лава, наполнили одну вагонетку, другую.
А потом шлак вывозили на отвалы. Мотовоз карабкался на шлаковую насыпь и, дойдя до края, останавливался. Не остывший ещё шлак жёлто-оранжевым потоком лился с насыпи вниз. Вечером или утром, когда на улице темно, отсветы от сливаемого шлака озаряли небо над заводом. Мне нравилась эта картина, в ней было что-то завораживающе волшебное. Ну, скажем, как в северном сиянии или в солнечной короне.
