Раньше я уже рассказывала о товарищах по играм. Некоторые из них были моими одноклассницами: Лиля Карачунская, Вера Шаламова, Лена Сёмкина, Света Базуева. Надо рассказать и о других одноклассниках, которые оставили какой-то след в моей жизни.

Люда Кичигина была моим антиподом и врагом. Было в ней то, что я никак не могла принять. Мы называли это "идейность". Я никогда не подлизывалась к учителям, она же умильно заглядывала им в глаза. Я презирала так называемую "общественную работу", а Люда буквально жила ею, именно она была председателем совета пионерского отряда, т.е. первым человеком в нашем классе. Этого всего было достаточно, чтобы я её презирала и ненавидела.

Люда была пухленькой девочкой небольшого роста с большим, даже слишком большим, лбом с глубокими "залысинами", обрамлённым редкими кудряшками. Училась она на "отлично", но ни в математике, ни в литературе, ни в физкультуре конкуренции мне составить не могла. Я её ненавидела не как соперницу, а как общественницу-активистку, самый нелюбимый мною тип.

У неё не было отца, мать её работала продавщицей в хлебном магазине возле Рудоуправления. Жили они в одном из двухэтажных бревенчатых домов на улице Энгельса: мать и две дочери. Её старшую сестру звали Галя, и фамилия у неё была не Кичигина, а Коровина.

Мы все вступали в пионеры, потом в комсомол, участвовали в собраниях, вели общественную работу. Но я делала это только потому, что так было принято. Я до зевоты скучала на сборах и собраниях, презирала публичные обсуждения хулиганов и двоечников, я сама по поведению близка к этим самым хулиганам. Я не принимала всерьез эту пустую, никому не нужную общественную работу и уклонялась, как могла, от общественных поручений. Для Люды это была настоящая жизнь. Ей, видимо, нравилось играть в эти пионерско-комсомольские игры.

Она воспринимала всю эту культовую чушь на полном серьезе. Будучи не в состоянии понять это, я считала, что она лицемерит, притворяется для того, чтобы выделиться. К тому же у меня были подозрения, что она наушничает классному руководителю, рассказывая о наших проделках. Поэтому везде, где можно было дать ей понять, какой она ничтожный человек, я делала это.

  

Как-то в шестом классе на физкультуре мы играли в волейбол, образовав кружок. А я к тому времени уже достаточно хорошо владела мячом, чтобы бить по нему сильно и при этом направлять его туда, куда было нужно. Так вот я прицельно била именно по Людке, вкладывая в удары всю свою неприязнь к ней. Народ счёл, что это уж слишком, и объявил мне бойкот. Сводился этот бойкот в полном игнорировании моего присутствия. Нельзя было подходить ко мне, разговаривать со мной. Я приходила в школу, и никто даже не смотрел в мою сторону. Было очень странно ощущать себя в вакууме. Но я выдержала это и ни перед кем не повинилась.

Самым смешным в Людке была её походка. Помню, как кто-то из учителей или старших сказал ей, что ей следует ходить мягко, женственно. Обычно она ходила враскачку, тяжело ступая на всю ногу, а тут вдруг начала ходить с бедра, стараясь ставить ступни на одну линию. И вот представьте себе этакую плюшку, еле перебирающую ногами, плывущую по улице, как пава. Умора! Это было до ужаса нелепо. Пожалеть бы ее, но я пользовалась ситуацией и смеялась. Конечно, не только я смеялась над ней.

Люда, как и я, окончила школу с золотой медалью, затем - Уральский госуниверситет, вступила в КПСС, работала преподавателем марксизма-ленинизма, родила внебрачного сына. Когда СССР приказал долго жить, у неё "поехала крыша", и какое-то время она лечилась в психиатрической клинике. С ней, по словам Веры Шаламовой, стало трудно общаться, она срывалась, грубила, не открывала дверь, когда к ней приходили. Сейчас, конечно, не работает, пишет картины и, по отзывам той же Веры, у неё получается совсем неплохо.