- И у нас с Катей будет, - твёрдо сказал Малыгин и при этом посмотрел на потупившуюся Катю. Катя отрицательно покачала головой.

- Тогда мне здесь делать нечего, - встал из-за стола Малыгин.

- Погоди, не спеши, - остановил я его и обратился к Кате. - Если ты остаёшься здесь, то я забираю сына с собой.

Все замолчали. Иван Алексеевич неодобрительно крякнул. Елена Михайловна держала наготове платочек, чтобы вытирать глаза, Шурик распечатавший смертный номерок, разглаживал на коленях вынутую оттуда бумажку. Катя сидела между мной и Малыгиным, всё ниже и ниже клоня голову над столом. Сгорала со стыда. Малыгин, прямоспинный и выдержанный сверх всякой меры, глядел на меня поверх её головы. Взгляд его был взглядом человека, не сделавшего ничего плохого.

И чем же он виноват? Очутился в госпитале в Кыштыме. Встретил красивую молодую женщину, муж которой пропал без вести в Севастополе. Понравилась. Помогал ей, Шурику носил молоко и белый хлеб. Он красив, честен, умён. Какого ещё мужа желать Екатерине? Сыграл на материальных трудностях? Да, но ни к чему не принуждал. Любовь нельзя купить.

- Что ты говоришь? - простонала Елена Михайловна. - Как это ты заберёшь сына?

- Постойте, - вступила Катя. Говорила она негромко, но, однако, так, что все её расслышали. - Могу ли я отдать сына отцу? Ни за что. Могу ли я отнять сына у отца? Да он мне этого никогда не простит. Я поеду с тобой, Серёжа.

Катюша, как всегда, твёрдо и не колеблясь, сделала свой выбор.

Малыгин встал и, не глядя ни на кого, смертельно обиженный, обманутый в своих надеждах, но прямо и гордо несущий голову, вышел из избы. Он не сказал ни слова, не возразил, не убеждал никого, не просил. Он отступился от Кати из чувства порядочности и солидарности со мной, фронтовиком, к тому же калекой. Нельзя было ему, честному и порядочному человеку, отбирать у калеки жену с ребёнком. Но разве этого я хотел, милостыни? Я, жалкий калека, всё ещё не привык её получать.

- Пойдём и мы, - сказал Иван Алексеевич, уводя с собой своих сыновей из избы. Мама Елена Михайловна пошла с ними.

Мы с Катей остались одни. Я подошёл и обнял её за худенькие плечи здоровой левой рукой. Она прислонилась к моему плечу и заплакала.

Я простил Катю и никогда ей не напоминал, что она потеряла надежду на моё возвращение. Ведь и сам я был виноват. Ни письмеца, ни весточки не послал ей, пока воевал, всё время думая, что меня вот-вот убьют.

На следующий день мы уехали в Шую.