Начальник госпиталя открыл папку с моей историей болезни. Они читали и обменивались репликами.

- А если бы не был наложен глухой гипс, уцелела бы рука? - спросил один из подполковников и сердито добавил. - Это что же такое?! Как мог главный хирург допустить такую фатальную ошибку? - пенсне на его носу вздрагивало, он нервно поправил его.

Начальник госпиталя что-то тихо ответил спрашивающему, низко наклонив голову с аккуратным пробором. Я расслышал только: "… расстрелял через потолки его кабинет в Дебрецене…"

Старшая сестра снимала повязку с обрубка руки, тщательно скатывая на ладони снимаемый бинт.

 

- Вы настаиваете на выписке, Басов? - спросил второй подполковник, председатель комиссии.

- Да, я хочу выписаться отсюда, - сказал я пересохшим ртом.

- Но у вас же открытая рана. Мы не можем просто так… - сказал подполковник в пенсне.

- Я дам расписку. Не держите меня.

- Ваша довоенная специальность? - спросил председатель комиссии.

- Конструктор, - обронил я и тут же вскрикнул от боли. Сестра сняла повязку, безжалостно отодрав бинт от раны. - Чёрт вас подери!

- Принесите спирт! - приказал сестре начальник госпиталя. - А вы могли бы и повежливее, - сказал он мне и, наклонившись к председателю комиссии, шепнул. - Рожа, как у бандита.

- И что вы конструировали? Какие машины? - допытывался председатель.

- Разные. Крановое оборудование, - нехотя ответил я. Во мне поднималось раздражение от никчёмного разговора.

- И как вы теперь намерены конструировать?

- Бестактно, товарищ подполковник, - понизив голос, ответил я. Всё во мне кипело. - Руки нет, так думаете…? Ногой буду чертить! Ногой!

 

Пришла сестра со спиртом. Сняли повязку. Из раны сочилась кровь.

- Вы женаты? - после продолжительной паузы спросил подполковник в пенсне.

- Полагаю, да.

 

Выписался я из госпиталя досрочно, вопреки настояниям врачей. Рана на ампутированной руке не заживала, и врачи не хотели отпускать меня. Они упорно отказывали мне в выписке, а я ещё упорнее ходил на каждую комиссию, упрашивал, требовал. Все эти волнения так подействовали на меня, что у меня снова, как в первый день после ампутации, отнялась здоровая левая рука. После этого я стал ещё настойчивей. И врачи, махнув рукой, потребовали от меня расписку, что я снимаю с них всякую ответственность за дальнейшее течение болезни и её исход. Врачи недоумённо пожимали плечами: куда, зачем я спешу?

 

Как не крепился я в госпиталях, молчал о тяжёлом ранении, в Мардакяне не утерпел и написал в Кыштым письмо левой рукой, корявым почерком: "Не знаю, как буду жить дальше - потерял правую руку".

 

- Это для получения хлебной карточки. Это - в военкомат. Это - в паспортный стол, - говорила сестра-хозяйка, вручая документы медсестре, назначенной мне в сопровождение, но смотрела на меня.

Я старательно вслушивался в то, что говорила сестра-хозяйка, и ничего не понимал. Я уже был за стенами госпиталя и отчётливо - хотя от госпиталя до сортировочной станции было около двух километров - слышал гул множества колёс, лязг автосцепок, звук рожка стрелочника. Я рвался вон отсюда, скорее вон!

 

Вышел я из госпиталя за неделю до Победы калекой. Пустой рукав шинели полоскался на ветру. Ни звания, ни орденов, вместо них на груди болтались три медали "За Отвагу", на одну из них у меня не было документов. Куда ехать, к кому?

Воинский литер был выписан на Харьков-Москву-Кыштым.