Сторож в тесовой будке на проходной госпиталя, безразличный ко всему на свете, кроме своих морских свинок, которых он окликал человеческими именами, молча скинул с двери крючок, выпустил нас, пятерых бедолаг, разъезжавшихся по домам, на свободу. Меня сопровождала медсестра.

Покинув её на станции, я побродил по нефтепромыслам. Май в этом году обещал быть жарким. Уже сейчас солнце напоминало желток яичницы-глазуньи на белесо-сером небе, похожем на алюминиевую сковородку.

Вернулся на станцию. Здесь жара была особенно ощутима. Маслянистые бока цистерн, обшивка вагонов - отовсюду шли жаркие волны. Даже пломбы на вагонах блестели ослепительным жаром.

Безветрие. Мелькание колёс. Томительное ожидание посадки. Зелёными травянистыми островками кучкуются военные. Канты всех родов войск, белые лепестки медалей. Слепящая радость в лицах, Многие навеселе.

- Эй, сестрёнка! - кричат они моей сопровождающей. - Поедешь с нами?

- Вам - на Запад, мне - на Восток, - отвечала медсестра.

- Как в песне, - вздыхали солдаты.

В короткой тени вагона пиликают губные гармошки, гнусавит аккордеон, слышен частушечный перебор русской двухрядки:

 

Настроение моё падало, как падает барометр перед бурей. Утром я бодро шагнул за порог дощатой будки, даже шутливо бросил: "Прощай, тюрьма". Но бодрость стала испаряться, когда увидел я вокруг себя здоровых людей, во всяком случае, людей без видимых физических недостатков. В госпитале все мы были в какой-то степени равны в своём несчастье: все мы были инвалиды.

Человек осознаёт степень своего несчастья только в сравнении с другими людьми. Психология человека такова, что вид более пострадавшего человека утешает тем, что ты видишь: есть и более несчастные, чем ты.

Я так и думал в госпитале. Остался я без руки, так ведь остаются и без обеих рук. А тот, кто без обеих рук, думал, что хуже тем, кто лишился не только рук, но и ног.