- Всё через Дусю, по блату, - поясняла Александра Павловна. - А так - ни за что! Да вы жили тут, знаете. Одни разговоры: "Мы вас будем отселять, ремонтировать не станем, дом подлежит сносу". Да вы раздевайтесь, Сергей Иванович. Жаль, Миши нет.

- А где Михаил Дмитриевич? - спрашиваю я, чувствуя себя не в своей тарелке в гостях у соседки, с которой не был раньше особенно хорош.

- Уехал на рыбалку, пока меня не было, - медово точит Александра Павловна. - Знает, что я его не пускаю. Улучил момент, без меня собрался и уехал.

Вешаю на крючок фотоаппарат, снимаю пальто и шляпу. Мою руку под краном. Раковины нет, подставлено ведро на табуретке.

- Что уж не доделали? - спрашиваю. - Провели водопровод, так уж надо и раковину, и канализацию.

- Мы и этому страшно рады, Провели-то нелегально. А то таскай воду в вёдрах из колонки, с другой улицы. Всё Дуся. Поздеев для неё расстарался.

  

Александра Павловна вручает мне семейный альбом и отправляется на кухню, готовить закуску. "Вот уж, это-то ни к чему", - думаю я и начинаю листать альбом.

Вот юная Александра Павловна. Красивая, оживлённая, милая девчонка.

Вот Михаил Дмитриевич в юности. Такой же увалень, каким я его помню. Крупное лицо, длинный острый нос, спокойно сложенные губы, тот же взгляд больших глаз.

Кольнуло. Я почему-то всегда относился к Михаилу Дмитриевичу с предубеждением. Он работал на Обогатительной фабрике, у Моисеева, я - в металлургическом цехе, у Кондрашова. Фабрика располагалась на отшибе, ближе к дамбе хвостов, а металлургический цех сразу же за проходной. Нам, металлургам незачем было ходить к обогатителям, да и они не баловали нас своими посещениями. У них старшим механиком фабрики работал Загряжский, друг и собутыльник Верхолётова, идейно родной ему человек. С Загряжским, да и с Верхолётовым мы иногда сиживали за одним столом, закусывая Таниными фирменными помидорами с луком, перцем и маслом.

Но с Анисимовым мне нигде, кроме дома, встречаться не приходилось. Он работал начальником смены на фабрике - должность руководящая. Жил тихо: не член партии, не активен, не агрессивен. И не помню, в каком году Михаил Дмитриевич так же незаметно, как жил и работал, вышел на пенсию. Здоровенный дядька - и на пенсию!

Мне было отчего возмущаться пенсионерством Михаила Дмитриевича. Я инвалид войны и то работаю!

Конечно, я был несправедлив к нему. Он лет на 10 старше меня, и пенсию свою он заработал честно, проработав 15 лет на вредном производстве. И всю войну - на фабрике - тоже не курорт!

Дело было в том, что Анисимов по образу жизни, по складу характера был мне чужд. В таких людях, не состоящих в партии, нигде себя не проявляющих, что-то скрывающих в глубине своей души, мне виделось нечто чуждое и враждебное всему моему существу. Таких людей я презирал и даже ненавидел не за личную обиду, нет. Я на войне прошёл через такое, что иному и не приснится. Для меня мерилом человеческой ценности была война, Наверное, до самых последних дней жизни я буду оценивать человека не по тому, каким он старается казаться, а по тому, как бы он себя повёл, очутившись в лапах врага.

Люди, заботящиеся только о себе, о своём благополучии, никогда не придут на выручку товарищу, попавшему в беду, никогда не поднимутся до самопожертвования во имя народа! Таких я презирал и презираю. Да простит меня за это Михаил Дмитриевич.