А теперь, спустя много лет, шли мы и говорили уже о ней самой, женщине с плохим характером, о её журналистской судьбе. И думалось мне: а есть ли вообще хорошие характеры у людей, хлебнувших в жизни столько невзгод? Есть ли они, такие люди на свете, у которых не было бы врагов, кроме них самих?

  

- Мне ничего не оставалось, как уйти на пенсию, - договаривала Валентина Александровна. - Не работаю, а от общественной жизни не ухожу. - Она хохотнула, - Я в секции здравоохранения. Я же спортсменка в прошлом. Имела разряды по бегу, по лыжам.

- Женделегатка?

- Что-то вроде. И ещё живу воспоминаниями. У меня же обширный дневник: 17 толстых тетрадей! Одну только где-то потеряла. Вот всё собираюсь съездить туда, в Сухоложский район, в места своей юности.

- Вы не пробовали написать повесть? По страничке в день, чтобы расписаться.

- Что повесть? Роман бы мог получиться.

  

Смотрел я на Валентину Александровну и думал, что не напишет она свой роман никогда. Время, когда мог бы проявиться её талант, уже прошло. И живёт она сейчас, пережёвывая неудовлетворённость от неправильно сложившейся жизни, от неудачного брака, от несправедливого завершения карьеры - от всего. Очень мне её было жаль.

  

- А как Аввакумова умерла, где? - перевёл я разговор на другую тему.

- Умерла она в Пышме. Вы знаете, что она последние годы жила и работала в Пышме?

- Да. Я знал, что она там получила должность в "Пышминской правде". И к ней перебралась из Находки Людмила Вейхман.

- Сначала её сделали в нашей газете заместителем редактора и заведующей отделом партийной жизни. Вы представляете, что для её самолюбия значило стать заместителем, когда она всю жизнь проработала редактором? Да и не только она с высшим образованием была, но и со способностями. Ушла. Но и в группе по нормативным исследованиям долго не задержалась. Поехала в обком, проситься в печать. Направили в Пышму. И там она с редактором не сработалась. Там редактор практик, даже без ВПШ. Не захотел Аввакумову ни заместителем, ни простым сотрудником - никак. Ну, и начал на неё наезжать. Она - в обком, к Новожилову. Тот целый день продержал её в приёмной, а принял только чтобы сказать: "У нас сейчас нет вакансий". Она приехала назад, и тут случился у неё сердечный приступ. Очень она переживала. А потом и инфаркт. Три дня полежала в больнице и скончалась.

- Жалко, жалко Валентину Федотовну, - говорю я. - Сначала муж умер. Помню, он всё с собакой по улицам ходил.

- И с мужем ей не повезло. Это ведь у неё второй муж был. Первый погиб на фронте, сын остался. А потом она за этого вышла. Как-то её спросила: "Зачем ты за него вышла?" А она: "Одиночество надоело. Ох, как надоело!" Не любила она его, не любила.

  

Я слушаю Валентину Александровну и вспоминаю этого мужа Аввакумовой: если не ошибаюсь, звали его Михаил Жеглов. Человек он был с сарказмом, небольшого ростика, горб за спиной, въедливый, с ядовитым блеском в очках, работал, кажется, учителем. Во всём своей Вале готов был услужить. Иногда приходил к нам на занятия литкружка, сидел весь вечер, дожидался жену. Замечания делал толковые, но очень уж пропитанные ядом сарказма.