Я попросил наших женщин позволить мне их сфотографировать.

Они встали в ряд. Рассматриваю сейчас это фото.

Слева стоит Эмма, старшая Васина дочь, сама чёрная и во всём чёрном с исподлобным взглядом недобрых чёрных глаз.

Рядом Таня, поддерживает Эмму, обняв за талию. Совсем старенькой стала Таня: рыхлое белое лицо, одутловатость, левый глаз меньше правого - следствие инсульта. Она держит в левой руке сумку на ремешке.

Дальше - Наташа, младшая дочь Васи, в чёрном платье, с чёрной ленточкой на голове: широкое смуглое лицо и материны большие выразительные серые глаза, Смотрит прямо. Две прядки ёлочкой на лбу. Полненькая и, видать, капризная девочка.

Отдельные наблюдения заставляют меня предположить: если она вскорости не выйдет замуж, то может, как мать, попасть в неудобное положение. Уж очень она сахарно расслаблена в обращении с мужчинами. Фигурка у неё красивая, глаза интригующие. Так в ней всё и бурлит, бродит хмельным маем. Надо, надо скорее выдавать девку замуж, а то как бы не случилась беда!

Рядом с Наташей стоит сестра моя Маруся, глаза прижмурены, будто спит. На Марусе из чёрного - лишь кружевной шарф. Платье бело-пёстрое, домашнее, и светло-коричневая кофта. Похожа Маруся на кого угодно: на татарку, на таджичку, на японку, только не на русскую, впрочем, как и все мы, мамины дети. И кто из наших далёких предков был нерусским? Скулы, чёрные глаза, очень смуглая кожа, хоть вой от этого! Меня в войну считали то венгром, то румыном. Ну, никто никогда не признавал нас за русских. Временами от этого такая злость брала!

Пятой стоит во всём чёрном и в чёрном же кружевном шарфике на голове Мария Александровна, Ванина жена. Белолицая, неискренняя, лицемерная, но скрывающая и таящаяся женщина. Я щёлкнул затвором без предупреждения, и поэтому она, да и другие, не успели придать своим лицам надлежащее моменту выражение. Марья Александровна глядела с такой тихой ненавистью и презрением, с таким недоверием и отчуждённостью! Я щёлкнул ещё раз - и вот она уже стоит медово-ванильная, верная супружеству и родству. Но глаза открывать не стала, а опустила взгляд вниз. И у Ивана с ней несчастный брак, они - ещё одна супружеская пара, измучившаяся в совместной жизни. Нет, не стану больше говорить с осуждением. Помню, что когда-то боролся за их семью, ругал Ивана, жалел её и детей.

Рядом с Марией Александровной стоит Соня, её сестра: в будничном цветастом платье, серой кофте, строгая, замкнутая, как и её сестра. Я её помню по 38-му году, по Харькову, тогда она училась в Финансовом техникуме, девушкой она была довольно миловидной. Сейчас Соня - заместитель главного бухгалтера, женщина средних лет непримечательной наружности. Соня стоит, сложив сцепленные руки на животе, во взгляде - страдание.

За Соней виднеется женщина лет пятидесяти в чёрном платье и с ридикюлем. Мучительно стараюсь припомнить, кто это. Я точно знал её когда-то. Она выглядывает из-за Сониной спины и глядит вприжмурку глазами-скобками, словно хочет сказать: "Я это, я. Что, не узнаёшь?" "УзнАю", - так же мысленно отвечаю я ей. Непременно припомню и тогда признаю. Когда только это будет?

И с правого краю стоит старушка, седая, широколицая, широколобая, широконосая, во всём чёрном. Мне нет нужды и вспоминать, это мать Нади, Пришла, значит, хоронить зятя. А было время, Осины на свадьбу своей беременной дочери не пожелали прийти. Было время, когда Иван Осин, проезжая на бычках по 6-й Пушкинской улице, мимо дома 25, нахлобучивал шапку аж до самого носа, чтобы не видеть, не поздороваться с Басовыми, не дай Бог! А проезжал он, чтобы узел с вещами дочери сбросить у басовского колодца прямо посреди улицы. Старик Осин не дожил до сегодняшнего дня полного торжества над зятем-соблазнителем дочери, а эта дожила. Хоть и не годится старых ругать, а скажу: свинья свиньёй стоит перед могилой зятя, стоит в чёрном одеянии, пригнутая к годами к земле. Пришла зятя хоронить… Нет, чтобы помирить их, спаять семью, поддержать дочь в трудную для неё минуту. Старуха Осина с мужем-мироедом сделали всё от них зависящее, чтобы приблизить именно этот страшный момент в жизни дочери.