- Братка - ты?! - воскликнул Осип Ермилович, увидев входящего в чайную Ивана Григорьевича, одетого не по летнему сезону в полушубок, шапку, чёсанки с галошами, бросился ему навстречу.

- Я, Ося, а, может, и не я, - вяло выговорил Иван Григорьевич, нехотя отвечая на объятия и поцелуи своего по-городскому щегольски одетого двоюродного деда, засматривая тому в родниковой чистоты бесхитростные глаза.

- Ты, что, переложил никак? - обрадовался Осип Ермилович. - Ах да, забыл - ты ведь, тово, ну, казённый человек. Нельзя вам, хотя и расконвоированным, это самое, - щёлкнул он себя по горлу ниже щеки. - Пошли за мой столик: вон там, в уголке. Вот уж воистину не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, - продолжал он удивляться и радоваться столь неожиданной встрече с разлюбезным другом детства и юности, своим внучатым племянником, по возрасту почти ровесником.

Чайная на Базарной площади Шуи гудела от множества голосов. Сновали в белых фартуках с подносами в руках половые (официанты), разнося угощения и замаскированную под клюквенный морс водку в чайниках.

Осип Ермилович усадил "братку", так он звал всю жизнь Ивана Григорьевича, велел раздеться, сам, прищёлкнув пальцами, подозвал полового и шепнул новый заказ. Его уже здесь знали, половой услужливо кивнул и с готовностью бросился выполнять просьбу "щедрого на чаи" клиента. Осипу Ермиловичу было за пятьдесят пять, но выглядел он, широкоспинный, приземистый, а, по мнению мужика деревенского, - "неломаный", куда как моложе своих лет. Дорогой коверкотовый костюм и узенькие брючки, белоснежная накрахмаленная манишка резко выделяли его из общей массы. А благообразное, не лишенное красоты, но какое-то рыхлое, болезненной белизны лицо говорило скорее об интеллектуальной жизни интеллигента, чем рабочего, мастера-механика "золотые руки".

- Поесть поем, а пить не стану, - сказал Иван Григорьевич, чем снова удивил Осипа Ермиловича, знававшего "братку" во все годы деревенской жизни как пьющего.

- Как тюрьма-то на тебя... Приедешь домой - и не признают. Скажут: да наш ли это папаша? Нет, чего ты такой? Ну не пей, раз не разрешено вам там.

- Где "там", Ося? Я разве не сказал, что меня выпустили?

- Выпустили?! Ты - на свободе? Дай-ка я тебя ещё раз поцелую! Братка ты мой…!

Осип Ермилович сжал Ивана Григорьевича в объятиях.

- Досрочно выпустили, - всё тем же вялым и отрешённым голосом сказал Иван Григорьевич.

- Ты недоволен, братка? Ну, по такому случаю грешно не выпить! Слушай, а ты чего так одет… по-тёплому?

- В этом был взят под стражу поздней осенью три года назад. Досрочно выпустили, не успел сообщить своим, - Иван Григорьевич был непроглядно пасмурен в своём настроении.

Тяготило его вовсе не досрочное освобождение, свободе он рад. Но почему его выпустили досрочно? Слух: хотят покрепче упрятать. Иван Григорьевич это относил к проискам всё того же своего провокатора и обвинителя, прокурора Кондрашова. По свойственной ему неистребимой наивности он собирался пойти к Кондрашову и спросить: за что тот его мытарит и вгоняет в гроб? Нельзя идти по такому важному делу выпивши. Теперь он, Иван Григорьевич, уразумел наконец-то, что важные дела за выпивкой не делаются. Ко второму, к кому хотел отправиться Иван Григорьевич, - это к Николаю Николаевичу Рябцеву. К этому - без всякой цели и просьб, просто хотелось сказать ему, какой он хороший, однако, человек на свете. Наверно, не примет, а если и удостоит бывшего заключённого разговором, то не надолго, и надо будет уходить.

Здесь, в Шуе, по слухам теперь живут Марья Николаевна Пурусова с новым мужем Зеленихиным, и с ними - Максим Андреевич. Имеют свой большой двухэтажный каменный дом на углу Советской и Костромской. Как-никак родная племянница, может, поможет переодеться и привести себя немного в порядок. Но как пойдёшь после "Каменного дома" на Соборной площади - после тюрьмы?

В чайнуху Иван Григорьевич зашёл в надежде встретить кого-либо из деревенских, чтоб подвезли.

- Братка, я тебя не узнаю! - пьянел от выпитой водки Осип Ермилович. Пьяный, он становился весёлым, пел и много говорил, чего и не следовало бы. - Ты меня не любишь?

- Осип Ермилович, спасибо за угощение, я пойду, - сказал Иван Григорьевич. - Пьяного не люблю. Поберегись, через это и я пострадал.

Осип Ермилович запел старинную частушку:

Узнав, где Осип Ермилович остановился на квартире, Иван Григорьевич отвел его туда и остался сам. Это был дом бондаря, у которого часто останавливался на ночлег и Иван Григорьевич с сыновьями, когда не принимали Рябцевы.

Единственное неудобство было в том, что напротив, наискосок, высилась околюченная проволокой и утыканная башнями тюрьма.

Хозяин Назарыч, кособокий хитрец-мужик с альтовым незрелым голоском, принёс, было, угощение в бутылках. Иван Григорьевич и тут наотрез отказался пить.

- Не верю, что не пьёшь, не верю! - пропищал Назарыч, сам любитель горькой. - Вон Осип Ермилыч...

Жена Василиса, толстенная бабища с маленькими, злыми, "поросячьими" глазками, оборвала мужа.

- Вот и тебя бы туда годочка на три-четыре. Тюрьмой только вашего брата и исправляют. Недаром и зовётся - Исправтруддом. Лушка! - заорала она наверх работнице. - Стели мужикам на полу. Да сама-то смотри, не улягся... с ними. Обгуляют.

ЧАСТЬ 7.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1928-1929 ГОДЫ  

Стр.102 из:   94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ