Пановских много понаехало, всяк со своим скудным товарцем. Мама с Аркашей приехали на Мальчике, продают из-под брезентового верха развешанные на веревке серые валенки. В том же ряду пимокатов - цыгановатый коренастый дед Ефим Морыгинский. Привёз две пары чёрных валенок, самим сделанных и на совесть - тотчас же и расторговался. Его валенки покупатели вырывают друг у друга из рук, знают его работу.

- Мы там, у Александры Ивановны, вам два мешка картошки свалили, - напоминает мне Аркаша.

- Видели. А хлеба не привезли? - спрашиваю я. Теперь нам с Ванюшкой много надо хлеба. На картошке да на хлебе и выезжаем.

- Надоели французские булки? - смеётся глазами Аркаша. - Ну, уж сразу и в обиды! Нету у нас жита, всё вывез на сдачу по обложению. Сами переходим на овсяный хлеб. С пуд гороха дадим. Чтоб вам веселее было на полатях у Белоусовой - стрельбу ей пулеметной дробью!

- Ладно, где-нибудь подзаработаем с Ванькой, - говорю я.

Мама... Ну, какая из нее торговка?! Стоит пришибленная, век не продавала и не покупала - знала лишь работушку в поле, по дому, на шеломе. Всё делал отец. "Коровница!" - укорит её, бывало, отец. Она расплачется. А что она еще знает, как не бабью крестьянскую работушку? Работает - одно загляденье: что с серпом жнёт, что с цепом молотит. А уж после косарей жито скошенное вязать в снопы - быстрее и ловчее её никто так прясло не сготовит, не скрутит узлом - снопик аккуратненький, любо посмотреть. А уж про уход за скотиной - и слов не найдётся похвалить. Как за разумными существами ухаживает: и кусочек сунет в рот, и ласковенько погладит. Крестьянскую дочь жизнь не баловала: без матери выросла, с мачехой. Недаром бабка Алёна все дивилась на маму: "Чтой-то ты, Маша, и не устаёшь, и сама телом, как резиновая...!"

Мама... Нельзя на нее даже мысленно сердиться. Ну, мало ли что сказанула, чтоб только от своего дитя беду отвести? Я её так любил всегда, а тут...

- Мама, не останешься у нас заночевать? - спрашиваю я и незаметно обнимаю маленькую маму за плечи, как делывал отец под хорошее настроение.

Подалась ко мне, будто давно только от меня и ждала себе этого прощения.

- Не можно, сынок. Бабушка там с Манюшкой одни с детьми. Не покупают, - добавила в объяснение плохой торговли своей. - Привыкаешь? - сказала она Ванюшке. - Учитесь, учитесь, отец вам поклоны шлёт. Может, его вскорости выпустят, есть слух.

Ванюшка прибежал ко мне в слезах.

- Сережа, айда скорее!

- Тебя кто побил? Чего плачешь?

- Серёжа, айда! Айда, а то кто-нибудь купит картину! Успокоившись, Ванюшка рассказал, что на толчке стоит со своей картиной гордая наша хозяйка, Александра Ивановна. Продает "Стеньку Разина". Цена - мешок муки.

- Ну, и что мы сможем? У нас же с тобой нет никакой муки.

- Серёжа, давай достанем муки! Давай, Серёжа! - буквально висел на мне Ванюшка. - Прекраснейшая картина - и за пуд муки. Да мы с тобой весной засеем целое поле, соберём двадцать мешков. А картину не посеешь. Купит какой-нибудь. Серёжа, скорее! Продадут!!!

- Ну, где, где мы найдем с тобой муку? Нам вон хлеба и того не привезли.

- Я буду всё лето работать, как вол! - клянётся в слезах Ванюшка. - Серёжа, ну?!

- Что "ну"? Ну! Баранки гну. Ладно, идём к деду. Может, он чем нам...

Дед Ефим Арсентьевич выслушал наши сбивчивые просьбы с мрачноватым спокойствием, на какое был мастак. Цыганский, тупой, сильно скруглённый нос деда один выражал интерес к нашим словам: раздувались, "дышали" крутые ноздри. Может, дед в тот момент соотносил себя, свою жизнь, свою мечту о наследнике-сыне, носителе фамилии и традиций с нами, цыганятами, от дочки своей Машеньки, такими внешне похожими на него и абсолютно непонятными ему своими характерами, поступками. Так и виделось, похоже, ему в каждом из нас: черноголовом, суетливом и речистом, к чему-то непонятному стремящемся - нелюбимый им зять Иван Басов. Разрывалось сердце старика между нелюбовью к зятю и любовью к детям дочери. Старость сомневалась во всём, даже в самой себе.

- Ну, зачем вам какая-то нарисованная картина? - произнёс дед Ефим своим тихим голосом, а в маленьких "маминых" черных глазках-смородинках теплилась уже доброта и согласие. - Какая от неё польза?

- Деда, ну мы тебе вернём в конце лета этот мешок муки, - в два голоса стали мы уверять деда. - Ты иди, купи и держи у себя, нашим пока не сказывай. А то ругать нас станут.

- То-то, что ругать. Выдумали... Блажь в голову...

- Ну, раз тебе жалко дать нам взаймы мешок муки… Ведь взаймы же, а не так...! - обиженно заявил я. - Пошли, Ванюшка.

- Серёжа, ну…! - братишка попробовал, было, не послушаться меня старшего, упорствовал.

- И скупой же ты, дедушка Ефим, - в сердцах махнул я безнадёжно рукой и пошел прочь.

- Серёжа, а как же "Стенька Разин"!? - канючил сбоку Ванюшка.

- Ты тоже хорош, огурец. Подавай ему картину за мешок муки. А понятия того нет, что не от хорошей жизни наша хозяйка продаёт самое дорогое для себя, свою память о муже. А мы, значит, по крестьянской жадности - купим. А она станет у нас на глазах по утрам есть хлебушко наш за картину. Да возьмёт ещё и нам отрежет по кусочку - нам-то нечего - в бога креста и всех сродственников, мать! - нечего нам жрать-то! Это ты своей мужицкой хапучей душой понимаешь?! У человека беда, а мы на этом…

- Серёжа, ну я же хотел как лучше. Ну, давай так: выпросим муку у деда, она у него есть, я щупал в телеге под брезентом, - захлёбываясь от прилива обуревающих его чувств справедливости и жертвенности, говорил Ванюшка. - А потом...

Дед сам нас нагнал.

- Берите муку, сынки. Не надо мне никакой картины. А вы, раз вам без эфтого, по нынешним временам, ну не прожить… Без хлеба прожить можете, без картин нет… Берите мешок, делайте по-своему. Только, сынок, - это уже он ко мне, - не торопись хулить человеков, пока не за что. Можешь ведь и обидеть. Разе я для вас когда чего-нибудь жалел? Эх, сынок, сынок… А ещё за правду боретесь, в революционерах ходите. А простого человека... простого... словом одним и убить недолго.

Александра Ивановна, окружённая толпой зевак и любопытствующей публики, стояла возле своей картины, вынутой из тяжелой рамки-багета. Смотреть смотрят, а покупателей на такой товар да ещё за муку - нет.

Мы с Ваньшей подошли вовремя. Нашелся-таки покупатель. Возле Александры Ивановны стоял... Мишка Пурусов.

И откуда он взялся тут на ярмарке, когда по всем статьям ему находиться было в Майдакове за 15 вёрст отсюда в своем Ремесленном училище?

- Ну, так уступайте? - торговался Мишка. - Полмешка ржи и мешок гороха - идёт?

- Не идёт, картина куплена, - выступил я. И Александре Ивановне опечаленной, не понимающей, что происходит: - Туда, в дом, уже принесли мешок муки. Идёмте, мы донесём с Ванюшкой картину. Пойдёмте, пойдёмте, Александра Ивановна.

В коридоре дома, передавая мешок муки, Ванюшка - это была его мысль не брать картину - сказал:

- Картину нам не надо, а муку возьмите, Александра Ивановна.

- Мы так решили, - подтвердил и я.

Александра Ивановна сперва, было, прикрикнула на нас: вы, мол. у кого взяли муку? Пришлось позвать деда Ефима, подтвердил. Она расплакалась.

- Ох, какие же вы добрые, мальчишки мои. Спасибо вам... А картину всё равно возьмите.

- Мы вам летом ещё привезём зерна и всего-всего. Мы же крестьяне, у нас есть земля. А у вас нет ничего, - торопясь, говорил Ванюшка. Я только в такт его словам кивал головой.

Вечером Александра Ивановна обнаружила в коридоре полмешка ржи и мешочек гороха.

- Серёнька, вы опять за свои штучки, - позвала она меня.

- Это не мы, не наши мешки. Свои и дедовы я узнал бы по меткам. Это… это я не знаю, кто принёс, - не признался я, опознав по покосному "тавру" метку Максима Пурусова. - Может, дедушка оставил, я спрошу.

Мне нечего было искать дедушку, брало смущение и сомнение, надо ли брать. Не подбросил ли Мишка с какой-нето нехорошей целью?

- Чего ты свои мешки подбросил ко мне на квартиру? - спросил я у Мишки, разыскав его в конном ряду. - Можешь забрать, не то сдам в милицию.

- Ладно, заберу, я в Шую еду. На обратном пути - возьму.

Не заехал Мишка. Пришлось сказать Александре Ивановне, что это дед Ефим подарил в прибавок к мешку муки. Слова Мишки, однако, что-то значили.

- Давно хотел с тобой поговорить, Серёга, мы не маленькие уж, - говорил тогда Мишка. - А всё как дети: дуемся, злимся. Давай забудем наши ссоры, как-никак мы с тобой не чужие. Мне мама недавно всё открыла. Она ведь тебе двоюродная сестра. Что ты не видишь - я тоже по крови Басов. И мама, и все так говорят.

- Посмотрим, - только и ответил я.

ЧАСТЬ 7.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1928-1929 ГОДЫ  

Стр.96 из:   94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ