Я как-то решил подарить Катеше в кульке фунт конфет. Да притом постеснялся лично отдать, а послал с мальчишками, с Мишкой Малаховым. Вложил записку "Посылаю фунт канфет". Ну, не батин ли приём? Мишка божился, что передал "подарок" лично Катеше в руки. Как же тогда о нём узнали все? Смеялись и дразнили меня "Фунт канфет". Правда, прозвище это продержалось недолго, кулаками я отбил кое у кого желание так меня называть.

Но Комков - из нашего класса парнишка - продолжал-таки дразниться. Но зато и влетало ему от меня! Через этого Комкова меня даже заведующий Васильев чуть было не исключил из ШКМ. Но об этом потом.

Комков - не помню, из-за чего у нас с ним всё началось - но, как говорится, нашла коса на камень: я его бью, а он продолжает обзывать. Я опять бью - он опять обзывает.

После уроков - Учком. Судят меня.

- Басов, ты за что бьешь Комкова? - спрашивает Васильев.

- Пускай не обзывает.

- А как он тебя обзывает?

- Он знает.

- "Фунт канфет" - вот как! - вскакивает с места из-за парты Комков. У него синяк под глазом, и я его за этот синяк ещё больше ненавижу. Комков смотрит на меня со злостью: вот, мол.

- Как это понимать? - спрашивает со сдержанной улыбочкой Серафима Константиновна Лебедева, учительница химии, растрёпанная, торопливая.

Я вижу по её глазам и по тому, как она переглянулась с другим учителем - географом и обществоведом Иваном Евлампиевичем Слитковым, что им всё известно. И они, по-видимому, в Учительской немало посмеялись над моей "любовью" к Катеше Першиной. Четвёртый из учителей, долговязый и добродушный естествовед и агроном Аркадий Семёнович Серышев, скучающе позёвывает. Все они члены Школьного совета, а вместе с членами Ученического комитета - высшая власть в нашей ШКМ, наш ВЦИК.

- Что это означает, Комков? - повторила Серафима Константиновна и встретила упрекающий взгляд Ивана Евлампиевича.

- Дарю тебе фунт конфет, я тебя люблю, - чужими словами сказал Комков.

- Кто любит? Ты любишь, Комков? - продолжала свои женские штучки-дрючки старая дева Лебедева.

Иван Евлампиевич заскучал глазами, отвернулся к окну. А Аркадий Семёнович вдруг встал и стал прохаживаться между партами с угрожающим видом.

Заведующий Васильев строго процедил:

- Товарищ Лебедева, здесь идет Учком, разбирают неблаговидный поступок ученика Сергея Басова. И я прошу…!

- Но надо же выяснить обстоятельства, - дёргалась на стуле Серафима Константиновна. - Без этого я не подпишу постановление об исключении Басова из школы.

- Какое постановление? - грозно воззрился на неё Васильев.

- Мы собрались…! - начал он. И прочёл мораль всем с точки зрения текущего момента внутренней жизни страны. - Никто не собирается заранее исключать Басова. Как решит Учком.

- Прошу прощения, но вопрос любви вне моей компетенции! - хрустнул пальцами Аркадий Семёнович, направляясь к выходу.

- Остановитесь, я Вас не отпускал, - сказал, с трудом сдерживаясь, Васильев. - Не о любви речь, хотя для школьника заниматься любовными записками… сами понимаете. Поступило заявление от ученика Комкова, сына крестьянина-бедняка, на ученика Басова, сына кулака, что последний его избивает. Мы должны или не должны разрешить с точки зрения момента текущей внутренней жизни этот вопрос? Должны. Защитить бедняка от кулака. Или есть иные мнения? Отец Басова сидит в тюрьме.

- Сын за отца не отвечает, Николай Иванович, - подал голос Иван Евлампиевич. - И Вам это больше чем кому-либо из нас здесь известно. Сергей Басов - лучший из учеников класса по моим предметам. И не постыжусь сказать - да-да, Николай Иванович, не постыжусь. Всё может быть… И в этом юноше мы имеем будущего историка, географа или поэта. Что касается поступка Комкова - и опять-таки скажу - здесь нет сыновей бедняков или сыновей кулаков - здесь все - ученики. И мы учим их не только основам наук, но и быть людьми. Я знаю, о ком тут речь, и всё такое. Комков первым обозвал Басова. Он первым должен и протянуть товарищу руку, попросить извинения. Помирить их - вот что мы обязаны. Драться - такое же оскорбление личности, как и прозвище. Басов тоже виноват.

Горячая отповедь Слиткова, его намёки на социальное прошлое заведующего школой меняют общий настрой членов Школьного совета, и Васильев предлагает:

- Басов, ты даёшь слово, что не будешь бить Комкова?

- Если он не будет обзываться - даю.

- А ты, Комков?

- Так я ему и поверил! Его все дразнят, а бьёт меня одного, - пропищал Комков.

- Кто "все"?

- Весь класс: Бадурин, Уткин, Кухаркин, да все.

- Ты отвечай, Комков, за себя, а не за всех. Ты будешь обзывать Басова, да или нет? - потребовал завшколой.

- А тогда меня будет лупцевать Женька Фатеев!

- Не понимаю, какой Фатеев? - сказал Васильев.

- Позвольте, Николай Иванович, - вмешался Слитков. - Комков, если я правильно понял, тебя заставляют обзывать Басова? И это делает Евгений Фатеев, человек без определенных занятий? Ты говори, говори смело.

- Да, "смело"! - захныкал Комков.

- А Вы, Иван Евлампиевич, оказывается, лучше всех знаете подоплёку этого вопроса, - ухватился Васильев за фразу, помогающую, не теряя лица, выйти из пикового положения и ткнуть носом этого молодого коммуниста. - Вот мы Вам и поручим разобраться и доложить на завтрашнем заседании Школьного совета.

- Хорошо, я выясню у Фатеева.

Выяснять ему даже и не пришлось. На другой день было срочно созван Учком. Комков снова пожаловался, что его избил я, Басов. И это было правдой. Я не сдержался. Этот гадёныш дразнился, будто и не было заседания Школьного Совета. Бил я на этот раз Комкова и руками, и ногами. Он весь был в синяках! Виноват я, нельзя было так "беспощадно".

Заседание было коротким. Бил? Бил. Исключить из школы. Почему бил, не спрашивали.

- И буду бить! И буду! - со слезами на глазах кричал я. - Комков, как только вышел вчера из школы, стал обзываться!

- Врёт он! - кричал и Комков. - Кто свидетель?

- Нет у меня никаких свидетелей!

- Я - свидетельница! - выступила Райка Ромашова, наша одноклассница. - Верно, Комков начал первым! Я слышала и видела. И врёт он всё, этот Комков, про... Фатеева. Я говорила с ним, с Фатеевым… Да, он дрался с Басовым из-за Катеши Першиной. Но он никого не нанимал мстить Басову.

В тот же день, нет - на третий день, вызвали маму из Панова.

- Ваш сын совершенно отбился от рук, - выговаривал маме Васильев - Мы хотим понять, почему он так себя ведёт.

И мама, желая меня спасти, поведала заведующему историю с "рамой", рассказала о прозвище "Глумной" и драке с аршином. Желая разжалобить заведующего, встала перед ним на колени. Я видел в замочную скважину, как мама стояла перед Васильевым на коленях и умоляла не исключать меня из школы. Я подслушал и слова, которыми она меня описывала. Эти слова всё во мне перевернули. И все мои обиды предстали вдруг такими мелочными, а сам я - до ужаса отвратительным человечком. Эти слова так и остались навсегда со мной.

- Теперь, как решит Школьный Совет. Наверное, будем исключать. Так что не надо передо мной вставать на колени. Не в церкви, - вздрагивал золочёным пенсне Васильев.

Мама, мама! Как же ты плохо думала о своем сыне. Чего ты хотела этим достичь? Разжалобить Васильева, мол, видите какой он у меня - больной - да и способен на любую подлость, как отчишко... Мама, мама... Матерей нельзя ненавидеть - грешно. Я ещё хуже, чем ты обо мне рассказала. Плохой я, очень. Для других. Для родной матери не могу быть плохим. И не буду. Только как же нам теперь, мама, с тобой дальше-то жить? Во мне что-то замёрзло...

С мамой разговаривал и Иван Евлампиевич Слитков.

- Думала учить его. А теперь вон советуют, да я и сама вижу… Заберу домой. И он сам не возражает. Да и в поле некому. Отцу ещё год сидеть. Старшие - по городам. Всё хозяйство сейчас на Аркаше, а он заскучал по городу. Дома у меня останутся Коля да Василко - работники только за столом.

- Почему Вы сказали заведующему, что Ваш сын психически нездоров? Я верю, что Вы знаете сына, но ставить диагноз… Вы же не врач… Психическая болезнь означает недееспособность человека, а это отстраняет его от жизни общества…

- И читать он выучился по-церковнославянски, ещё не зная никакой азбуки. Мы молимся, а он читает Псалтырь или Евангелие. Думали, он в священники пойдёт…

- Разве это показатель душевной болезни? Наоборот, это говорит о его талантливости. Ваш сын - одарённый человек. Да, у него сложный характер, он раним, он легко поддаётся на провокации, но он не сумасшедший. Ему надо учиться. Вам следует сказать об этом заведующему. А я, со своей стороны, тоже с ним поговорю.

Школьный совет постановил оставить меня в школе при определённых условиях. Мишка Уткин велел идти к Васильеву и попросить прощения. Если я раскаюсь, и дам честное слово, что "не опозорю" ещё раз школу - меня оставят - "условно".

За меня поручился Иван Евлампиевич. Ему я дал слово.

Я учился, старался вовсю, вытянул год на "удочки". Даже по поведению Васильев поставил "ср", что означало по смыслу "терпимо".

Меня "не узнавали" учителя - как подменили человека. Как после серьезной болезни. Ни одного замечания. На уроках подымал руку - напрашивался. Серьёзно стал относиться к физике и математике. Не осилил, конечно, где там!

С тех пор и навсегда мне так и не удалось постичь эту науку, физику. Хотя вся моя работа в дальнейшем была сопряжена с применением закономерностей физики на практике. Вот начну вникать в какой-нибудь физический процесс и вижу стальные сощуренные глаза заведующего, слышу его голос: "Я свою задачу выполнил. Оставил одного кулацкого сына недоучкой".

ЧАСТЬ 6.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1926-1927 ГОДЫ  

Стр.90 из:   85  86  87  88  89  90  91  92  93   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ