Квартира у булочницы Евлампеи выгодно отличалась от малаховской тем, что была ближе к реке. Я любил кататься на коньках. Зимой на льду реки собиралось много мальчишек и девчонок. Кто режет "ножами" плавно и быстро лёд. "Ножи" - гоночные коньки с длинным лезвием. Страшно дорогие. Кто на безносых "нурмесах" чиркает вслед щёголям на "ножах". Другие - на "снегурках" вычерчивают круги; носы у них - что хвост у собаки лайки - загнуты кренделем.

Я на своих деревянных "самоделах", палками прикрученных веревками к подшитым валенкам пробую вперегонки со "снегурками" - куда там! Пока разбежишься, шлёп-шлёп на своих подбитых деревяшках, "снегурочку" - только и видели. Про "ножи" с "нурмесами" и говорить нечего - пронесутся мимо, только стон по льду. Среди франтов-конькобежцев моё жалкое самодельное снаряжение смешно… да и сам я в валенках выгляжу деревенщиной. Верёвки ослабевают, то и дело поправляй, и скорость - пешком обгонишь.

В деревне у нас по первому ледку высыпает ватага парнишек - все на "самоделах". И не смотрят, кто как одет, было бы тепло. А тут, в нэпманском Палехе, на каток выезжают разодетые в пух и прах. И ты среди них, как бедный родственник. Не было бы девчонок, хрен с ними, с богатеями. А девчонки сразу сравнят с нэпманским сынком тебя в деревенском кожушке, в валенках, на "самоделах" с верёвками и палками - и отвернутся.

Мчится на ножах какой-нибудь Таланов (Баканов, Парилов, Фатеев) в модно опушённом полушубочке, в каракулевой серой шапке набекрень. А на ногах - боже мой, какая красота - ботинки-гетры, зашнурованные чуть ли не до колен! Коньки привинчены намертво к ботинкам. Промчится такой - и девчата шею сломают, глядячи ему вслед. А на деревенского - ноль внимания.

Девушка в шубейке и шапочке, на ногах гетры со "снегурками". И сама она, как снегурочка, в белой заячьей шапочке, краснеют зажжённые морозцем щечки. У нее какая-то авария со шнурками - болтаются.

- Помоги мне, - просит меня девушка. - Надо присесть, а негде. На лёд не сядешь - холодно. Да потом не сумею встать.

Говорит и смеётся, смеётся и говорит. И так смешно и мило картавит, а глазки - голубые звездочки.

- Сесть на меня что ли хочешь, не пойму? Садись, могу лечь, лёд мне не страшен, - говорю я и стыжусь своих "самоделов", валенок и всего-всего пановского, деревенского, глаз не свожу с её мордашки.

- Ну, зачем же ложиться! - смеётся Снегурочка. - Выставь одну коленку - я и присяду на неё, как на скамеечку.

Встаю на одно колено, второе подставляю. Снегурочка перешнуровывает гетры.

- Поехали вместе, - предлагает она. - Ты нездешний? Я тебя что-то не видела раньше. Ты, наверное, учиться приехал?

- Деревенский я, пановский. В ШКМе учусь.

- Что это мы: говорим, а не познакомились. Меня зовут Катеша, а тебя? - протянула она руку в пуховой рукавичке.

- Сергей. Живу у булочницы.

- А мой дом - вот тут, за углом, третий с края.

Подъехал франт на "ножах":

- Катеша, поехали! Ты чего это отстала? - красовался франт, делая вокруг нас круги. Строен, красив, хорошо одет - картинка-парень. - Ну, долго мне ждать? - терял он терпение.

- Я Вас не задерживаю, Фатеев. И, вообще... без претензий.

- Что, другого нашла? - засмеялся Фатеев.

- Не твоего ума дело! Поехали, Серёжа!

- Ах, Серёжа, ах, Серёжа! На тебя была надёжа! - вызывающе смеялся франт Фатеев.

И то, что он был строен и красив, и прекрасно одет, а на ногах - "буржуйские" коньки, меня не могло не разозлить. Он был старше меня и наверно сильнее. Но этого было мало для полного разозления. Песенка про "Серёжу как надёжу" немного помогла мне, моему разозлению.

- Не приставайте, Фатеев. И вообще... Какое Ваше собачье дело, с кем я дружу. Давай руку, Серёжа.

- Эй, Деревня, ты с ней не церемонься - целуй её. Она это любит!

- Убирайся, а то морду набью, - холодея от прилива решимости, сказал я.

- Что? Мне морду набьёшь? Ха-ха-ха!

Удар Фатеева был силён и молниеносен. В скулу. Удар сбил меня с ног. Но это было лишь начало драки. Теперь-то уж я зол, как сто чертей. С рёвом, как это бывало со мной и раньше, я налетел на Фатеева. Хрястнул под нами тонкий лёд. Я повалил франта и, сидя на нём, валтузил его деревенскими кулаками-гирями.

- На! На! На, буржуйская морда! За Катешу! За Деревню!

Разняла нас Катеша.

Мы с Катешей уходили. Фатеев, не вставая, кричал вдогонку:

- Эй, Деревня - помни!

- Я живу у булочницы - жду! - крикнул в ответ я и был готов вновь схватиться. Франт оказался хрупок. А на земле меня не сбить, я это знал. Уж на что Лёшка Полушин - верзила, как его дядя Ваня Гараня, - и тот не мог меня побороть весной. Правда, крутил он меня так, что ногу в коленке вывихнул, но не повалил. И этому франту я еще наподдаю, попадись он мне где.

Мы зашли к Катеше Першиной в дом. Надо было зашить мои штаны, порвал в драке, и Катеша ни за что не отпускала.

- Мама, это - Серёжа Басов.

- Здравствуйте, Серёжа Басов. Раздевайтесь, будем чай пить.

Чистенький домик из двух комнатух. Чистенькая женщина, мама Катеши, кружевница. Три сестрёнки у Катеши, ступеньками моложе её.

Я зашел в комнату и сам зашил ниткой с иголкой порванные на коленке штаны.

Так я познакомился с Катешей Першиной, ученицей последнего, седьмого, класса, как и Борька Сафонов, с которым мы вместе жили. Это была ЧЕТВЁРТАЯ моя любовь, можно сказать последняя из всех детских и отроческих, когда любишь, благоговея перед предметом любви. Все эти Любови разлетелись, как розовый пух на ветру. А дальше пошли уже взрослые Любови, когда рыцарское почитание и служение любимой заменяется вожделением.

Красота Катеши была просто ослепительна. Что с того, что она была старше меня на три года, влюблялся я и в более старых. Да ничего и не было между нами, никаких объяснений, одна игра глаз и милая недосказанность. Мы с ней и были-то вместе всего раза два.

Трагична была развязка моей "любви" к Катеше. Это было уже в 29-м году, когда я готовился к окончанию школы. Однажды пришёл я к ним, малышки-сестрёнки ко мне привыкли, кричат: "Серёжа! Серёжа!" В доме было очень тихо, думал, что никого нет. А в передней комнате за столом человек десять. И на переднем месте, во главе стола, кто бы вы думали? Иван Евлампиевич с Катешей. Торжественное молчание за столом. Не понять нельзя: жених и невеста. Я глянул из-за занавески и - назад. В дверях меня догнало зычное "Горько!"

Как я ревновал и негодовал тогда! С каким стыдом убежал из дома Першиных, увидев Ивана Евлампиевича Слиткова женихом Катеши.

Так было кончено с любовью. Сгоряча хотел было "завалить" обществоведение и географию, которые преподавал Иван Евлампиевич, но не смог, предметы эти были едва ли не самыми любимыми.

ЧАСТЬ 6.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1926-1927 ГОДЫ  

Стр.89 из:   85  86  87  88  89  90  91  92  93   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ