Когда я принёс Лине Васильевне 25 марок в качестве платы за угол, она пригласила меня в горницу на чай из самовара.

- Не верится мне, что инженер в армии ходил в сержантах, - говорила Лина Васильевна, отхлёбывая из блюдечка морковный чай. - Неграмотный ходит в рядовых, а грамотный - в чинах. Такой порядок.

- Теперь все грамотные, Лина Васильевна, - не раскрывался я.

Ещё были памятны следы, оставленные на моём теле западнянскими полицаями, а голоса выпытывающих женщин кидали меня в дрожь. Как начинались расспросы, так перед глазами вставала красавица Федосья.

- Будь сержантом, мне-то что, - согласилась Лина Васильевна. - Знаю, что говорю с коммунистом. Не спорь, я чувствую. А я вот, чтоб ты знал, жена протоиерея соборной церкви. Забрали ваши коммунисты-безбожники мужа прямо со службы, из алтаря. И с концом. Пять лет уж прошло…. И за что? За то, что имел божью специальность. Это при Советской власти церковь отделили от государства, а при царях она была оплотом людской морали. Священники людей совестили, к душе взывали. Никаких проповедей против властей мой протоиерей не читал. Вся причина: сменилась власть. Сничтожили моего протоиерея, и осталась я с детьми. Не возьму греха на душу: детям препятствий не чинили. Сын выучился на ветеринара, младшая дочь стала актрисой в Ленинграде, а старшая замуж за священника вышла. Разлетелись детки, горько одной век вековать.

Лина Васильевна передохнула, собираясь с духом, и продолжала:

- Не скрою: потому и не эвакуировалась, что ждала прихода немцев. Да ещё как ждала-то! Миленькие, родненькие, придите и покарайте безбожных коммунистов! На коленях молила. Они и пришли, - Лина Васильевна вздохнула ещё тяжелее. - И покарали. Да как измываться-то стали над народом, от века такого не видано! Рабами бессловесными делают нас. И стала я, Сергей Иванович, молить Бога об обратном: покарай, Боже, бесчеловечных фашистов! Дай сил и здоровья Сталину и большевикам на одоление безбожных агарян! Примири меня, Боже, с коммунистами…!

- Может, ещё и жив ваш муж, - сказал я, тронутый искренностью старухи.

- Был бы жив, крест нательный не переслал мне со знакомыми.

Я стал говорить о "бывших", которых встречал на Урале.

- Сравнил тоже! Те были технические специалисты, а мой протоиерей - духовный, - не согласилась Лина Васильевна. - Технические - они могут служить любой власти, а духовные - как и комиссары - только одной. Вот хоть бы ты, скажем, был комиссаром, попал под немца… вернутся Советы, они тебя по головке гладить не станут.

- Комиссаром не был, не знаю, - проговорил я с лагерной усмешкой.

- Да не был ли? - старуха пристально посмотрела на меня.

Что-то во мне беспокоило Лину Васильевну: она вызывала меня на откровенность и, похоже, искала во мне комиссара. Что бы это могло значить?